|
Архив записей
Наш опрос
Друзья сайта
Статистика
Онлайн всего: 1 Гостей: 1 Пользователей: 0 |
Давид Шульман Горькая Надежда . Нагорье Южного ХевронаДля политического активизма, в целом, характерна некоторая двусмысленность. Она и вызывает иногда фанатизм ряда активистов, готовых умереть за правое дело. Трудно бывает сдержать поток критики и недовольства, который неизбежно возникает в ходе подобной деятельности, когда комплексность проблемы снижается до оперативного действия, затрагивающего лишь кусочек реальности, когда наши идеи и планы касаются реальности скорее косвенно, и каждый момент характеризуется огромными смещениями и ирреальными перестановками. Каждый человек привносит в политику свой собственный мир, и мы неизбежно проецируем его на затененный внешний, с которым соприкасаемся. Всем нам свойственна склонность к поляризации, когда наши оппоненты провозглашаются олицетворением темных сил, а выбранные друзья - проводниками света. В конце концов, иногда мы можем принести больше вреда, чем пользы. Мы хотим прочесть мир наилучшим образом, но часто при этом ошибаемся. Тем не менее, иногда ситуация может быть удивительно однозначной. Именно так обстоит дело с Джинбой, Тване, и десятками других крошечных мест обитания в горах к югу от Хеврона, где несколько тысяч палестинских пастухов и фермеров живут, в своем большинстве, в природных скальных пещерах. Эти пещеры служат им местом обитания по крайней мере с 1830-х годов. Район этот - сухой и каменистый, сельское хозяйство возможно только на относительно ограниченных участках, разбросанных по холмам; тем не менее, жители пещер выращивают ежегодные урожаи пшеницы и ячменя – за исключением случаев, когда этому препятствуют израильские поселенцы. В этом районе находится несколько идеологически наиболее жестких поселений – Сусия, Маон, Кармель и другие, от которых отпочковались многочисленные новые, с более молодым и более хищным и фанатичным населением, такие как, например, Хават Маон и Хават Давид. Кроме того, существуют нелегальные (правильнее сказать, более нелегальные ) "форпосты". Все эти поселения были созданы на палестинской земле, которую правительство объявило "мири", или государственными землями (термин заимствован из земельной системы Оттоманской Империи и цинично используется Израилем с целью оправдать поселенческую политику. На аэрофотосъемке 1980-х годов ясно видно, что земли, отнятые для строительства поселений, в то время еще находились в сельскохозяйственном использовании у палестинцев.* В районе находятся также военные лагеря, и армия пытается заполучить большие участки для создания полигонов и стрельбищ. До настоящего момента израильские суды не дали на это разрешения. Но нет никакого сомнения, что израильские правительства с обеих сторон политического спектра, предпринимают попытки выжить палестинских жителей пещер с их земель и из их домов с целью присоединения этой территории к Израилю без какого бы то ни было палестинского населения. Нужно подчеркнуть, что обитатели пещер никогда не участвовали в какой- либо враждебной деятельности; это невинное население с уникальным образом жизни, носящим библейский колорит, который они стремятся сохранить перед лицом поселенцев, армии, Гражданской Администрации и сменяющихся израильских правительств. Кампания, направленная на выживание этих людей, началась со спорадических случаев чинения им всевозможных помех и изгнания в конце 1970-х и ранних 1980-х , и набрала силу в 1999, когда правительство Барака сделало попытку массового изгнания жителей из пещер: армейские бульдозеры разрушали палатки и временные укрытия и заваливали входы в пещерные дома землей и камнями. Жители продолжали держаться, и весной 2000 Израильский Верховный Суд, под давлением широкой общественной кампании в Израиле и протеста, поданного Ассоциацией в Защиту Гражданских Прав и адвокатом Шломо Лекером, восстановил статус-кво, существовавшей до всех этих событий. Тем не менее, атаки армии продолжились. С 3 по 5 июля 2001 года была осуществлена особо злостная военная акция, результатом которой было разрушение многих пещер, уничтожение колодцев (без которых невозможно выживание в этом сухом регионе), ликвидация скота и физическое изгнание сотен семей. В дни, последовавшие за атакой, армия не позволила Организации Красного Креста оказать населению помощь предметами первой необходимости (продуктами питания, палатками, одеялами). Тем не менее, многие из жителей удержались, соорудив временные укрытия возле их разрушенных домов. Юридическая кампания продолжается вот уже семь лет, но никакого решения так и не принято. Армия и Гражданская Администрация, представляющие интересы поселенцев, продолжают попытки очистить район от его палестинских жителей, которые за защитой обращаются к суду. Причинение беспокойства, запугивание и насилие в отношении обитателей пещер со стороны поселенцев, а иногда и израильских солдат, не ослабло. Напротив, палестинцы Южного Хеврона переживают разгул террора, являясь невинными жертвами мощных сил, задействованных на борьбу с ними. Та'айуш поддерживает свое длительное присутствие в районе, сумел организовать массовые протесты, кампании в прессе и международные петиции, а также принимает участие в юридической борьбе. Угроза трансфера – насильственного изгнания всего населения, живущего в пещерах – по-прежнему остается чрезвычайно актуальной (См. Yigal Bronner, The Eviction of the Palestinian Population of the Southern Hebron Hills (Jerusalem, 2001, p. 6.
Игаль Броннер. Изгнание палестинского населения Южно-Хевронского Нагорья ( Иерусалим, 2001), стр.6. 11 января 2002).
Одеяла
Мы собираемся на развязке Шокет, около старой-новой Зеленой Линии, границы до 1967. Солнечно, середина зимы, пустыня и холмы покрылись зеленью; вся земля, словно живое присутствие, так красиво, что больно смотреть. Мы – это около пятидесяти машин и порядка 250-300 добровольцев. На лобовое стекло каждой машины вывешивается номер; мы будем двигаться наподобие конвоя. У многих плакаты: "Прекратить оккупацию". Короткий инструктаж на иврите, арабском и английском. В качестве хороших новостей: в легальной битве против правительства и армии, кажется, одержана временная победа. По крайней мере, жители пещер остались на своих местах, хотя многие из их домов разрушены и некоторые неоднократно. Суд отложил следующее судебное слушание на три месяца. Это не только выигранное время, но и свидетельство того, что правительственные юристы столкнулись с жесткой оппозицией и не уверены в исходе борьбы. Общественная кампания начала приносить плоды, но, как напоминает мне Хилель, это один из сотни подобных случаев на территориях. Мы имеем дело с продолжающейся политикой преступного насилия, направленного против гражданского населения. Это насилие имеет свою логику, логику трансфера. Если невыносимость их жизни перейдет все границы, арабы уйдут, или, по крайней мере, сломаются. Мы начинаем движение в 10:30 под припекающим зимним солнцем. Через пять минут мы уже у первого дорожного заграждения. Нас ждут. Район уже объявлен закрытой военной зоной. Тем временем к нам присоединяется полицейский эскорт и поселенческая милиция. Я с Игалем, Ясером и Маналь в замыкающей машине, так что полицейские огни, не переставая мигают прямо за нами. Возможно, благодаря сверканию этого зимнего утра, мы настроены оптимис-тично, и действительно, первое препятствие преодолевается относительно быстро. Может, солдаты получили приказ нас пропустить? Ведь была же нам обещана поддержка от влиятельных людей в армии и правительстве. В конце концов, мы только хотим доставить одеяла. Через десять минут, уже за Зеленой Линией, нас снова останавливают. Я смотрю на нагорье, не такое уж приветливое - камни, опять камни, несколько деревьев, ущелье, и за ним, в отдалении, городок Ятта. Теперь уже повсюду видны поселения – красные черепичные крыши на вершинах холмов. И вдали - первые следы разрушения: снесенные хижины и засыпанный колодец палестинцев. Мы ждем. На солнце тепло. Неожиданно я понимаю, что нет другого места на земле, где бы я хотел быть в настоящий момент. Мне хорошо с этими людьми. Я чувствую себя свободным: начатый очерк – дома и сейчас для меня не имеет значения, как и все мои лекции. Пятница, утро и два дня до моего дня рождения. Эйлин навещает новорожденного внука, сын Эдани в школе, и мое сердце свободно, оно поет, словно солнце растопило лежавшую на нем тяжесть. Два дня назад здесь лежал снег. Игаль и я обсуждаем санскритские поэмы. И на этот раз, полиция или армия уступают и, какова бы ни была тому причина, мы продвигаемся. Движение останавливается минут через двадцать, на следующем дорожном заграждении, и, похоже, что на этот раз это серьезно. Мы около Сусии, большого поселения, пусть не самого фанатичного в этом районе, но, несомненно, серьезно занятого выживанием отсюда обитателей пещер. Полиция и армии уже представлены гораздо серьезнее: многочисленные джипы и машины, целая армия солдат впереди и хвосте нашей колонны, вдобавок 25-30 вооруженных полицейских. Поселенцы блокировали дорогу своими машинами, чтобы не дать нам проехать, полиция же и армия не проявляют желания расчистить путь. Мы паркуемся на обочине и собираемся у дорожного блок-поста. Глаза начинают различать лица, знакомые по предыдущим акциям; много молодежи, однако присутствуют и седые дамы, полные хороших намерений и еще наивные. Вскоре им придется продираться через живой полицейский заслон, но пока они об этом не подозревают. Французское телевидение послало свою съемочную группу. Фотографы уже работают вовсю по обе стороны барьера – полиция записывает на видеопленку лица этих опасных фанатиков мира и номера всех машин, участвующих а акции; корреспонденты сканируют толпу, пейзаж и "врага". Где-то на холмах, за этим поселением, жители пещер ждут наши одеяла. Начинаются переговоры с полицией, теперь уже по серьезному. Время от времени мы делаем короткие инструктажи по громкоговорителю, а в перерывах Игаль рассказывает добровольцам об истории здешних жителей и политике их выживания из собственных домов. Сегодня уже не осталось сомнений, что весь этот процесс тщательно разработан и спланирован. Прямые нападения поселенцев прикрываются правыми армейскими офицерами, и похоже, "серыми" чиновниками в государственных министерствах. За ними стоят правые политики, по всей чиновной лестнице вплоть до премьер- министра. Постепенно становится ясно, что нам придется вступать в открытую конфронтацию с полицией. Переговоры прекращаются. Мы выстраиваемся перед машиной, загруженной одеялами, и каждый получает по одному, упакованному в хрупкий полиэтиленовый пакет. Ручка на моем моментально обрывается, так что мне придется нести одеяло подмышкой или прижимая к груди. Одеяло толстое и тяжелое, сложено как-то неуклюже, и нести его неудобно. И оно будет моим единственным оружием. Мы стоим неровно, теснясь друг к другу перед живой стеной солдат и полицейских. Гади Альгази – харизматическая фигура, историк средневековья, один из основателей Та'aйуш, прижат к барьеру, готовый подать сигнал. О чем думает он в эту минуту? Будет ли кто-нибудь ранен? Есть ли возможность избежать столкновения с солдатами? Есть ли альтернатива? Когда, этот правильный момент? Издалека я восхищаюсь его способностью взвалить на себя всю эту ношу, взять ответственность за то, что некоторые из нас будут подвергнуты опасности, взвесить риск, необходимость, право и потерю. Кажется, он знает. Смог бы ли я в такой ситуации найти в себе силы принять решение, зная, что за ним стоит? И смог бы я обладать его убежденностью? Я вижу его лицо, и понимаю, что он принял решение. "Можете предложить песню?" – обращается он к нам, стоящим в обнимку с нашими одеялами. Мы начинаем петь. Сначала это не совсем подходящая мелодия 60-х, с которой у многих связаны совсем другие ассоциации. Потом - "Хевейну Шалом Элейхем" ("Мы несем Вам мир" – продукт Сионистских молодежных движений) и "Хиней ма тов у ма наим шевет ахим гам йахад" ("... когда братья вместе... " Псалм 133). Пение то затихает, то усиливается, далекое от стройного хора, сейчас многих уже пугает то, что должно произойти. Мы двигаемся вперед. Мы здесь, чтобы доставить одеяла нуждающимся; сейчас холодно. Мы не собираемся быть агрессивными, но и не дадим себя запугать. Однако, эта "героическая" мысль кажется мне не менее абсурдной, чем вся нынешняя ситуация в Нагорье Хеврона. Полиция, солдаты – действительно ли это наши враги? Их сердца не могут быть на стороне всего этого. Поселенцы - да, тут другое дело. Какофония звуков. Всплески песни, крики полиции через мегафоны, что мы нарушаем закон и будем арестованы; в армейских и полицейских джипах продолжительно жмут на клаксоны; некоторые из людей кричат, когда полицейские набрасываются на них и вытаскивают из шеренги. Некоторые уже арестованы. Призывы продолжать движение, держаться вместе и не размыкать рук. Мы прорываемся через первую линию полиции, но они уже перегруппировались впереди нас, в то время как джипы преследуют нас сзади. Одна из машин поселенцев случайно наезжает на ногу одного из полицейских и тот падает. Манифестант барабанит по капоту и орет на водителя: "Идиот, посмотри, на кого ты наехал!" Гади и другие руководители нашего мирного марша исчезают один за другим. Осиротевшие, мы продолжаем двигаться вперед, обтекая солдат и полицейских. Наши ряды редеют, по мере того, как полиция выхватывает из них новые и новые жертвы. Оглянувшись, вижу разноцветную, разметанную, растерянную массу людей. Некоторые обернули одеялами плечи, возможно, в ожидании ударов солдат. Действительность все время трансформируется: какое-то время мою руку стискивала смуглая палестинская женщина, потом на ее месте оказался светловолосый израильтянин. Некоторое время я иду один, сжимая одеяло и ожидая, что в любую минуту меня оттащат в сторону и арестуют. Ощущение - выпадения в неизвестное пространство, где нет будущего и очень мало прошлого, но меня это мало беспокоит. По глупости я оставил мою плотную зимнюю куртку в машине, в полдень было относительно тепло. Но теперь в голове проносятся мысли, что остаток дня придется провести где-нибудь в тюрьме в Хевроне или Беер-Шеве. Там будет холодно, а хуже всего то, что книга, взятая как раз на такой случай, осталась в кармане куртки. Шум усиливается. Оставшиеся идущие теперь раскиданы вдоль дороги и по вязкому полю с другой стороны. Полиция продолжает хватать и кричать. Я вижу моего друга и коллегу Юрия, которого полицейский оттаскивает с дороги, они борются. Меня удивляет, что я все еще иду. Позднее Юрий рассказывал, что какое-то время они с полицейским продолжали трепать друг друга, пока весь вал участников не откатился далеко вперед. В какой-то момент Юрий сказал свому противнику: "Слушай, мы тут одни, что, так и останемся сзади?" Полицейский разжал хватку и они оба бросились вперед, нагонять сражающихся. Я полностью теряю ощущение времени, нечто восхитительное и расслабляющее в том, как я и одеяло движемся в беспространстве. Мгновенный портрет моих собратьев на настоящий момент: фанатик, от которого лучше держаться подальше, много действительно испуганных, пожилые люди часто оступаются и иногда падают; несколько человек, явно развлекающихся спектаклем во всей его неуклюжей хаотичной реальности. Группа с телевидения снимает без остановки, и у полицейского видеохронографа тоже полно работы. К настоящему моменту полиция более или менее потеряла контроль над происходящим. Старший полицейский чин раздраженно обращается к военному командующему: "Это ваша обязанность арестовать всех этих людей". Военный, по-видимому резервист, явно не чувствующий себя причастным ко всей этой ненормальности отвечает: "Вы что, не видите, что они делают из Вас идиота?" Кто-то из наших ориентирует всех в сторону от дороги, к покрытому вязкой землей холму. Государство-тюрьма позади, и застывшие части моего сознания начинают возвращаться к жизни. Я просто блаженно и бесконечно счастлив, ощущение спасения из преддверия ада. Возобновляются переговоры. Похоже, не я один подвергся процессу трансформации. Как выясняется, полиция и солдаты идут на уступки. Полицейский офицер объявляет в мегафон, что нам будет разрешено доставить одеяла, что арестованные будут освобождены и теперь армия будет нас защищать на протяжении оставшихся до пещер четырех километров. Он желает нам хорошего остатка дня. В условие нам ставится соблюдение приказов, воздержание от какого бы то ни было насилия и словесного обмена с поселенцами. Армейский чин уже даже позволяет себе пошутить, разговаривая с кем-то по мобильнику: "Все хорошо, за исключением того, что теперь Европа для меня закрыта". Ну как же, военный преступник: французское телевидение неоднократно засняло его в действии. Мы начинаем наш путь по гористой местности, проваливаясь в грязь на каждом шагу. Однако не все еще позади. Теперь настал черед поселенцев. Молодая женщина, с волосами спрятанными под головным платком, появляется из поселения и начинает извергать на нас бурный поток необычайно грязных ругательств. Где эти религиозные евреи научились так хорошо выражаться? Ругательства взлетают как арии на высоком сопрано. Исполнительница не остается в одиночестве. Один из мужчин кричит, что мы на стороне Бин Ладена, более того, возможно, мы и есть Бин Ладен. Мы игнорируем и продолжаем идти, однако у поселенцев есть единомышленники среди полиции. Делается еще одна попытка заблокировать нам дорогу, и столкновение неизбежно – они полны решимости не дать нам донести одеяла жителям пещер. В горах Хеврона холодно, однако эти одеяла, по-видимому, могут оставить несмываемые пятна позора на Истории Евреев. Может, мы чего-то не понимаем, и это вопрос жизни и смерти, ведь выживание евреев так хрупко, что доставка даже одного одеяла может быть фатальной? Это самый омерзительный момент всего дня, но нет, можно сделать еще хуже – и вот Ясира, идущего рядом со мной, неожиданно атакует полицейский. Он бьет его сильно и без остановки, при этом не прекращая кричать: "Ты меня атакуешь?!" Их что, обучают этой фразе в полицейской академии? Они посадили Ясира в полицейский джип. Он под арестом, будет отправлен в полицейский участок в одно из поселений. Он ничего не сделал, он шел вместе со всеми нами, неся одеяло; его ошибкой было обернуть вокруг шеи куффию. Полицейский, искавший жертву, напал на палестинца. Некоторое замешательство, однако группа участников нашей акции, не готовая допустить такой поворот событий, окружает джип, не давая ему тронуться с места. Некоторые ложатся вокруг на землю. В итоге полиция сдается и Ясир отпущен. Мы снова застряли на дороге, которую теперь блокируют своими машинами поселенцы. Полицейские, по крайней мере часть из них, демонстрируют солидарность с последними. Уже больше трех, скоро будет темно и совсем холодно. До палестинцев еще не менее километра. Надо как-то донести им одеяла, поддержать и добраться назад. Несколько религиозных членов нашей группы, которым надо вернуться в Иерусалим и Тель-Авив до начала субботы, неохотно поворачивают к своим машинам. Всем оставшимся надо решать, что мы делаем дальше. Полиция предлагает компромисс: они пошлют кого-нибудь отвезти одеяла, но мы все должны покинуть район немедленно. Мы отвергаем это предложение. Будем прорываться еще через один заслон. Мы хотим добраться до людей, которые ждут нас на другой стороне. Наше упорство приносит плоды. Полиция и поселенцы сдаются. Я иду и думаю про солдат. Не может быть, чтобы никто из них не видел всего идиотизма этой истории: армия сражается с тащущими одеяла по раскисшим от дождей холмам. И вдруг, словно за упавшей вуалью, я вижу отчетливо: нищету, оккупацию, человеческое зло, принуждение и насилие, фарс и бессмысленность и нашу глубокую всеохватывающую глупость. Найдется ли среди солдат хоть один, кто откажется выполнить приказ: разрушить мирный палестинский дом? Есть ли смысл, в том, что мы делаем? Зло неистовствует по обе стороны конфликта, а мы, возможно, нелепы в своем дон-кихотстве. Можем ли мы что-нибудь изменить? С другой стороны, именно здесь, в этой предельной неопределенности и смятении необходимо действовать и именно поэтому. К четырем часам мы, наконец, добираемся до них – одинокий трактор, улыбающийся молодой палестинец за рулем. Растроганный важностью момента, я запихиваю одеяло в контейнер, прицепленный к трактору. Мы карабкаемся в гору к скоплению лачуг, загонов для овец и пещер.Они нас ждут. Некоторые заключают нас в объятия. Многие из добровольцев уже были в этом районе. Я вижу, как один из палестинцев четырежды целует в щеки своего израильского друга. Старики, отцы больших семейств, наблюдают за нами из своих тяжелых одеяний и кажется, что их глаза видят прошлое на глубину десятков лет, а может быть, и столетий. Момент кажется ирреальным, кадрами из фильма. Дети в лохмотьях бегают промеж нас, некоторые гоняются за овцами. С высоты нагорья вдали виднеются огни Арада, и разумеется, огни ближайшего поселения. Кто-то уже разжег костер и заваривает чай, густой, сладкий, настоянный на марве; этот чай пришел каз раз тогда, когда был особенно нужен, как раз тогда, когда мы начали замерзать. Это опъяняющий момент: короткие речи, глава жителей пещер берет слово и говорит на иврите о настоящем, а не поддельном мире – мире, который однажды должен прийти, хотя сейчас мы его не можем видеть. Я ему верю. Он от всего сердца благодарит нас за то, что мы сегодня пришли, что не сдались, за нашу дружбу. Перед уходом я захожу в пещеру. Эта семья, поколение за поколением живет в ней с 1830-х годов. Отец, полная самообладания и чувства собственного достоинства мать, тринадцать детей и несколько овец. В пещере на удивление тепло, порядок, на полке – ряд медных сосудов. Приподнятый уровень, на котором удобно сидеть, за ним ниже - длинная секция для сна. Чисто, обжито, приветливо. Я бы с удовольствием остался здесь ночевать, если бы меня пригласили. Французский оператор через переводчика задает вопросы женщине. Не предпочла бы она переселиться в неплохой дом, виллу где-нибудь в другом месте? Она слушает и смеется. Может, она не так уж и образована, но поняла, откуда спрашивающий. "Даже если Вы предложите мне виллу в Париже, я предпочту остаться здесь, у себя дома. В этой пещере я родилась и все мы выросли. Я предпочту умереть здесь, чем оставить нашу землю".
|